Продолжение интервью с журналистом Максимом Шевченко. Первую часть читайте здесь.
— 
Потом началась Чеченская война, и эта война переместила меня в другое пространство реальности. Политика вошла в мою жизнь. До этого всё это было несущественно.
Я занялся политикой, потому что я тогда увидел по-настоящему ужас войны. Это меня поразило, честно говоря: разрушенный Грозный, эти люди, у которых убивали родных и близких, эти сгоревшие танкисты, несчастные российские солдатики, которых туда бросили. Тогда я стал задумываться: почему и как всё это происходит? Я стал сталкиваться с массовыми нарушениями прав личности, преследованиями людей.
И, главное, антагонизмом христианства или ислама было тогда просто вырожденческое пространство буржуазной наживы и лжи, которым было государство. Ельцинское государство — это было самое отвратительное, что только можно себе представить. Это государство пошляков, мещан, партийных работников.
Всё советское время эти люди сидели и мечтали о том, чтобы у них дома были пластинки с тяжёлым роком, или «Иисус Христос — суперстар» (очень хорошая, кстати, рок-опера, я очень её люблю), или джинсы, виски Баллантайнс Блю Лейбл. Чтобы хорошо, сладко жить — вот это и была их мечта. И они воплотили это. Эти люди, заработав миллиарды, стали их тратить на какие-то «павлины, говоришь» (лозунг из «Белого солнца пустыни»). Они по-другому и не могли, наверное, они торгаши в душе, и даже те из них, кто считает себя какими-то крутыми ребятами, всё равно торгаши, потому что их ценности абсолютно материалистические.
Поэтому мне был отвратителен весь этот «мир чистогана» и наживы. Но я не был левым политически. Я не могу сказать, что я и сейчас прямо такой коммунист, например. Я, безусловно, антагонист этого всего режима.
Но в 2004 году я пришёл к сотрудничеству с режимом. Сначала, когда пришёл Путин, я ему вообще не верил ни одной секунды. Ни в 1999 году, ни в 2000-ом. Очень всё было подозрительно: взрывы домов в Москве… Но потом случился Беслан. На фоне Беслана, несмотря на все эти доклады, я хорошо знал Юрия Петровича Савельева, который подготовил альтернативный доклад по Беслану (мы с ним беседовали много об этом)…
— Но вы ведь уже и до этого работали с Павловским?
— 
Нет, в 2004 году меня Глеб Олегович пригласил. Познакомился я с ним, кстати, случайно на улице. В ОГИ на Потаповском переулке, недалеко от того места, где я жил. Мы тогда шли с тогдашней моей женой Надей по улице, вдруг [идёт] Павловский. Я говорю: давай позовём его к нам в гости. Я подошёл: Глеб Олегович, здравствуйте. Он говорит: «Я про вас слышал там что-то». «А пойдёмте к нам чай пить». Глеб — он человек открытый. Интересный человек, тонкий, умный. Он просто к нам зашёл, и мы сидели втроём пили чай, познакомились, часов пять-шесть разговаривали.
— Он тогда был уже очень известным человеком.
— Очень известным. Он был тогда одним из «кремлёвских мечтателей». Идеологом первого, раннего путинизма, как надежды. Тогда была надежда, что за страшным ельцинским безвременьем вдруг сейчас начнётся какое-то национальное возрождение. И Путин нам это обещал, и его бесланскую речь 2004 года я воспринял как призыв к национальной консолидации. Вот оно — подумал я, а в итоге это всё превратилось в то, что путинские кэгэбэшники отобрали у ельцинских олигархов свою долю и просто поделили между собой страну. И выродилось это в то, что мы видим сейчас.
Он [Путин] обманул просто нас. Поэтому я понял, что это ложь, и нет в этой власти никакой силы, которая бы преследовала какие-то интересы, кроме интересов сугубо материалистической наживы. Это просто «свинячий хутор». Я понял, что Оруэлл писал не про коммунизм. Коммунизм — это идеалистическое пространство. Он писал про такой вот капитализм, либеральный, где все хрюкают, жируют, блеют и думают, как бы забить себе холодильники.
— Но ведь и тогда уже было понятно, в 2004 году, что Путин — это авторитарный правитель и он будет дальше так развиваться.
— 
Ну и что, бывают кризисы, из которых не выбраться без авторитарного правления. Потом это было не до конца понятно, тогда ещё СПС был в парламенте. Конечно, выборы 1999-2000 года, когда мочили Примакова, должны были насторожить. Но Примаков, Маслюков — это были люди из предыдущей эпохи. Я не идеализирую Евгения Максимовича Примакова, честно скажу.
Но тогда это казалось как что-то возможное, новое какое-то. «Тайный орден меченосцев» из КГБ, который, как говорится, скрестив пальцы, переждал 90-е и сейчас начнёт возрождать подлинную страну. Оказалось, что это всё враньё абсолютное. И что страну никто не возродит, кроме возрождённого народа.
А народ они стали гнобить так, что довели до нынешнего состояния, в котором мы видим его во Владимирской области.
Когда люди выползают из-под развалин городов, заводов. Это они сознательно, это их политика. Кудрин много раз говорил, это ближайший сподвижник Путина, об огромных городских агломерациях, объединить Москву с Московской областью, куда сгонять население со всей остальной территории. Потому что они прекрасно понимают, что население маленьких городов и сёл они не смогут контролировать. А в больших городах человек подсаживается как раб социальной системы на кредиты, на супермаркеты, на сетевые услуги. И становится заложником такой «матрицы» представлений, которая транслируется медиа.
Они, конечно, всего не уловили, они не могли предвидеть развития социальных сетей как альтернативного способа формирования дискурса, причём независимого. Несмотря на все их усилия из «фабрики троллей», они не контролируют этот дискурс. Более того, они отстали от времени. Допустим, они на левом спектре политической мысли постоянно создают, как им кажется, людей, которые должны разбавить монополию КПРФ, людей левых взглядов: Кургинян, Платошкин. Помогают им возникнуть, укрепляют.
Я не говорю, что это люди созданные кем-то, это серьезные люди, с большой судьбой. Сергей Кургинян, режиссёр, известен ещё с 80-х годов, Николай Платошкин — кадровый дипломат. Но на самом деле они только содействуют уточнению левого дискурса, они вообще не понимают, что это такое и, слава Богу, что не понимают.
Поэтому в какой-то момент, когда я думал, как мне уйти в оппозицию, я подумал: что самое неприемлемое для этой власти, самое отвратительное, то с чем эта власть никогда не смирится? С либералами она найдёт общий язык. Либеральная оппозиция, я считаю, даже лучшие из них, такие, как Алексей Навальный, например, это все равно борьба двух голов одного орла. Этот орёл имеет две головы: одна — консервативная, другая — либеральная, и это борьба за кормушку на самом деле. Капитализм не бывает с человеческим лицом в полуколониальной ситуации, никто не позволит здесь сделать не то, что Германию, а даже Польшу. Эта страна Западом видится как источник просто сырья, и ничего больше.
— И не только Западом, путинскими олигархами она видится точно также.
— Ну они же часть Запада. Я тебя уверяю, точно так же она будет видеться и Навальному, если он вдруг победит. Потому что каждый, кто хочет быть младшим партнёром Запада, ему будет предложена только эта роль. Поэтому я понял, что Сталин, хотя я совсем не сталинист, эта та точка, которая находится в абсолютном антагонизме по отношению к ныне существующей элите. Эта элита имеет не сталинистскую, тут я с Гейдаром Джемалем, моим другом и учителем, не согласен. Он считал, что Ельцин и Путин — это всё мутировавший сталинизм. А я считаю, что это мутировавший хрущевизм. Вся эта пошлятина с кукурузой и полями, конечно, к Сталину не имела никакого отношения.
Сталин был могучий и страшный человек, но он был абсолютный идеалист в своих взглядах. Сталин на самом деле хотел построить совершенно новую нацию, новую страну, а не заработать. 
Он не кайфовал от того, что он бродил бы с Черчиллем по каким-нибудь полям, как Хрущёв, когда дорвался до Америки, он там с ума сходил от счастья, что он ходит по штату Айова и держит там какие-то колосья пшеницы, или кукурузу ему там показали.
Вся эта хрущёвская пошлятина со всеми этими аджубеями, когда твой зять — главный идеолог. Разве мог себе это Сталин позволить? Сын Сталина один погиб в немецком плену. Сын Сталина был командиром противотанковой батареи.
— А другой сын, Василий Сталин, сидел у нас во Владимирском «централе»…
— Мне довелось лежать в больнице в 1985 году со стариком в одной палате, который с ним служил в авиационной части. Он летал на боевые вылеты. Да, его особо охраняли в воздухе в том числе, но он рисковал жизнью. Сын Микояна, к которому я плохо отношусь, но к его детям я отношусь с большим уважением, я знал Степана Анастасьвича Микояна, летчика-испытателя, а его старший брат погиб в бою, между прочим. А Хрущев своего зятя делает идеологом, Аджубея, главным редактором «Известий». А сына — генеральным конструктором.
Они — наследники хрущевизма, «оттепели», поэтому они её так и обожают. И Сталин — это то, чего они боятся больше всего. Потому что он эту партийную элиту, зажравшуюся и зазнавшуюся, пас посохом железным. Не народ, а они, прежде всего, Сталина боялись. Они понимали, что когда ты получаешь отдельную квартиру в центре Москвы, а не живёшь в коммуналке, когда у тебя есть кабинет и персональная машина, то пистолет сотрудника условного НКВД рядом с твоим виском оказывается сразу. Этот [был] страх, от которого они хотели избавиться.
Именно после смерти Сталина партийная номенклатура с помощью XX съезда эмансипировалась от этого всего и абсолютно отморозилась. 
Быстро произошла мутация от Хрущева, осуждающего культ личности Сталина и расстреливающего маршала Берию, командующего тылом во время войны, и оболгавшего его. Кто был «английский шпион»? Человек, который обеспечивал всю войну тыл, человек, который руководил ядерным проектом? Когда у Лаврентия Павловича Берии было время ухлёстывать за гимназистками?
Мы сейчас даже видим, как эта элита по 24 часа в сутки работает. Как можно одновременно курировать создание атомной бомбы, заниматься объединением Германии, урегулированием ситуации на переговорах и [заниматься этим]? Они его убили, и потом они отморозились. Поэтому путь от XX съезда Хрущёва до Гали Брежневой, которая танцует с цыганами на столе — это логический путь. Оттуда путь придёт к Ельцину, которой писает около самолёта. Это всё хрущевский, а не сталинский тип. И к Путину со всеми его собаками Кони и т.д. Вот это одна линия.
Поэтому Сталин — это точка антагонизма для них всех. Я понимаю все ошибки Сталина, заблуждения, преступления. Но я считаю, что Сталин был одновременно лидером того проекта, который объединял подавляющее большинство народа в строительстве уникальной нации. Он был конструктором этой нации. Как Мэдисон, как Адамс, как Джефферсон и как Франклин были конструкторами американской нации. Так и он конструировал тоже.
— Но вы хотите, чтобы продолжатели его дела, его соратники…
— Его дело нельзя продолжить. Также как нельзя продолжить дело Робеспьера, как нельзя продолжить дело Кромвеля, как нельзя продолжить дело Ленина. Но можно начать своё дело. Опираясь на их опыт, их ошибки. В частности, у Сталина, я считаю, была ошибка в национальной политике. Да, нации можно создавать насилием. Но это будет конструкция, которая будет трещать по швам. Это неправильная конструкция. В этом была его очень серьезная ошибка. Но во всём остальном во многом, особенно в управлении социальной модернизацией и превращении отсталой страны в великую, могучую державу, реально социальное государство, ему, конечно равных не было в истории человечества.
Поэтому нельзя вернуться к прошлому: ни к Ленину, ни к Сталину, ни к Петру Первому, даже к Рузвельту нельзя вернуться или Кейнсу. Но можно использовать, интерпретировать в новом обществе их опыт, их взгляды, их учения.
— Но тот же самый отец Наум из Троице-Сергиевой Лавры, про которого вы вспоминали, плохо относился к большевикам.
— Но к Сталину он относился хорошо. Про Сталина отец Наум говорил, что он был великий человек.
— Но ведь он — большевик, он — прямое следствие большевистского переворота и Гражданской войны.
— Сталин и есть суть большевизма. Сталин и есть настоящий продолжатель дела Ленина. Это ошибка считать, что Сталин расстрелял «ленинскую гвардию». Кого он расстрелял? Он расстрелял партийных работников. Но не всех, конечно. Многие, кто попали под эту чистку 1937-38 годов, абсолютно невиновные люди. За анекдот людей ставили к стенке, это просто была массовая расправа, которая особенно на местах инициировалась местными партийными работниками.
Но кто такой Зиновьев или Бухарин? Посмотрите на них — это ничтожные, жалкие люди. Бывшие революционеры, перерожденцы, которые вообразили себя неизвестно кем, живя в этом «Доме на набережной». Да не жалко никого из тех, кто там был. Потому что эти люди предали революцию сами. Никакие они уже не революционеры были к этому моменту. Это была уже вполне оформленная номенклатура. Так же, как можно было бы считать революционером Барраса, главу директории и одного из инициаторов Термидорианского переворота. Да, в 1789 году Баррас голосовал за казнь короля и был, наверное, радикальным деятелем Конвента. Он пережил всех. Он пережил Жиронду, он пережил даже Робеспьера с Сен-Жюстом и Кутоном. Значит, он был радикал, он говорил правильные вещи? А кем потом стал Баррас, когда возглавлял директорию? Просто растленным ничтожеством, отвратительной тварью, которая уничтожила все идеалы революции и предала волю французского народа в руки этой отвратительной термидорианской буржуазии.
Также и эти люди. Надо трезво смотреть на эпоху. Разве можно было бы с Зиновьевым, Каменевым и Бухариным вступать в войну? Представьте себе, как бы эти ничтожные люди вели бы себя в 1941 году? Перед величайшим испытанием, которая когда-либо выпадала на какой-либо народ на Земле? Война 1812 года с Наполеоном несравнима, это была династическая война, это была не тотальная война. Наполеон воевал с Александром Первым. Он всю войну ждал письма Александра Первого. Не ждал Гитлер никакого письма Сталина. Он шёл завоёвывать новые территории, он шёл порабощать советский народ. Его задача была уничтожить большевизм, уничтожить уникальный национальный путь нашего народа. У вместе с ним шли все народы Европы, кроме сербов и греков. Хотя были нацисты-сербы и нацисты-греки на своих территориях. Все остальные народы Европы послали сюда своих добровольцев.
Поэтому мой союз с КПРФ [сложился потому], что это именно та версия левого, которая абсолютно неприемлема для правящей элиты. Значит, я в той точке оппозиции, которая для них неприемлема.
При этом по своим взглядам я абсолютный демократ. Я выступаю за свободу слова, за свободу религии, я выступаю даже, во многом, за свободу частного предпринимательства. Но я считаю, что крупные отрасли должны быть национализированы. Я выступаю за прогрессивный налог, за социал-демократическую модель. Но это разные вещи.
Наша борьба — в идеологической сфере, это борьба за дискурс. Мы не можем пока конкурировать в сфере экономики. Даже совхоз Грудинина они начинают уничтожать. А вот в рамках дискурса мы гораздо сильнее, чем они. Они проигрывают нам. И в рамках дискурса я готов кооперироваться с каждым, кто будет атаковать эту систему лжи, насилия и произвола, чем они являются. С Навальным, с левыми, правыми, с кем угодно.
— Вот вы говорите, что вы демократ. Но в одном из ваших выступлений вы говорите, что демократия и авторитаризм — это две формы тирании, что это спектакль. А Гейдар Джемаль, например, говорил, что демократия — это методология удержания власти невидимыми элитами.
— Я имею в виду демократию как процедуру, которая существует в рамках того или иного государства или в рамках той или иной нации. Я считаю, что вообще есть разные нации. Для каких-то наций хороша демократия американского типа, прежде всего, американцев. А для каких-то хорош гармонический авторитаризм конфуцианского или неоконфуцианского типа.
— А для нас, для россиян, какой тип правления, как вы считаете, больше всего подходит?
— Советская власть. Народное представительство, правительство, которое отвечает за социальное развитие страны, которое гарантирует социальные права и народ, который пользуется гражданством и благами самоуправления. Я уверен, что это было конечным замыслом сталинской идеи формирования нации. Недаром Сталин был автором конституции, которая упраздняла монополию ВКП(б), которая вводила принцип гражданства и давала право беспартийным избираться, что было невозможно до 1936 года. Сталин вообще уводил партию в область идеологического, он считал, что марксизм и партия — это не самоцель. Партия как рулевой — это же не сталинская была идея, это в 1977 году в брежневской конституции возникло, эта была идея Хрущёва. Это Хрущёв воспел партию, а по сути, власть партийных работников. Это понятно, когда говорят: партия — это наше всё. Никакая это была не партия, а узкий слой партийных вождей. А Сталин этих партийных вождей насквозь, он из видел насквозь.
— Он стремился к своей собственной единоличной власти.
— Он не стремился к единоличной власти. Вы неправильно понимаете его. 
Он не был авторитарным тираном. Вы почитайте внимательно, посмотрите на историю. Он никогда не принимал решения единолично. Решения всегда подписывались Политбюро, [там было] пять или больше человек. Это не потому, что он хотел их кровью замарать. Мы все опираемся на стихотворение Мандельштама «Рой тонкошеих вождей» (в оригинале: «Сброд тонкошеих вождей» — прим. ред.). А между тем, никто не задаёт себе вопрос, почему Сталин Мандельштама не расстрелял за это стихотворение? А, может быть, это стихотворение Сталину понравилось?
Сталин был человек очень радикальный. Он был до революции абрек (человек, ушедший в горы, живущий вне закона, ведущий партизанско-разбойничий образ жизни — прим. ред.). Он в одиночку совершал нападения на банки, брал кассы с огромными суммами, по два миллиона, Бакинская экспроприация, когда они переоделись таможенниками и вместе с Камо увели [деньги]. Он был человек невероятной храбрости, человек невероятного интеллекта, в его библиотеке осталось более тридцати тысяч томов из разных сфер знания, и каждая книга была исписана его пометками на полях.
И вот эти вожди, простые люди, которые хотели ему услужить. Так и вокруг Наполеона были тоже храбрые люди. Допустим, маршал Ней, он был храбрый человек, но оказался идиотом в 1815 году. Допустим, когда ему Наполеон поручил командовать конницей, которой он никогда не командовал. Мюрат, который был храбрейшим конником, а оказался предателем, когда не явился во время 100 дней поддержать своего друга. Наполеон был выше всех на две головы.
И Сталин тоже был выше всех на две головы. Когда он прочитал стихотворение Мандельштама, он, наверное, подумал: Как точно формулирует этот поэт, какие он даёт точные характеристики людям? Он же не приказал его арестовать. Более того, известна записка Бухарина по поводу ареста Мандельштама, его же тогда арестовали подобострастные сотрудники НКВД. Как же так, критикует Сталина: «Его толстое пальцы как черви жирные». Да что, Сталин будет обижаться на то, что его пальцы с червями сравнили? «Тараканьи свисают усищи и сияют его голенищи», — не это главное. Это стихотворение соответствовало его главной задаче 1934 года. Он боролся с партноменклатурой, это были его главные враги. И когда поэт Мандельштам называет его врагов тонкошеими вождями и полулюдьми, надо понимать, что это стихотворение Сталину понравилось. Поэтому Мандельштам поехал в Воронеж, а не на Колыму, и не в подвал Лубянки, где бы ему пулю всадили в затылок в 1934 году. И когда Бухаринская записка дошла до него, он же не мог быть инициатором этого, он сказал: «Кто посмел арестовать Мандельштама? Какое безобразие».
Вы неверно его видите, он был не таким диктатором, который стремился к власти, он видел людей насквозь. Жизнь его складывалась таким образом, что он знал цену людям. И в своих ссылках, своих каторгах, своих разбойничьих походах юности, он был авантюрист самой высшей марки, как сказал бы Есенин. Поэтому это был другой тип личности просто-напросто.
— Я все-таки не понимаю, Максим Леонардович, если вы считаете советскую власть идеальным типом режима…
— Не прошлая советская власть, а будущая советская власть.
— А что такое будущая советская власть?
— Будущая советская власть — это которую мы установим.
— Но как она может вообще установиться? Я считаю, что такая радикальная перемена, перемена всей парадигмы существования нашего общества сейчас может утвердиться только насилием, путем вооруженного переворота. Никак иначе наше общество сейчас в сторону советской власти не придёт.
— А насилие современное в интересах узкой кучки людей, которые пожирают будущее страны, будущее народа — это нормально, а насилие в интересах народа ненормально? 
Да, я считаю насилие в интересах большинства — это нормальная вещь. Я считаю, что нужно принудить людей прийти к общему соглашению. Я — сторонник махновской модели — свободные Советы. Даже помещикам, это не сказка, Нестор Иванович сказал: мы земли просто у вас изымем, а ваши знания нам нужны. Пожалуйста, у вас никто не будет отбирать усадьбы, никто не будет преследовать. Вы учились — служите народу.
Я считаю, что могут быть люди, которые в силу своего таланта, своих способностей могут быть богатыми, создавать производства, зарабатывать деньги. Но я всё-таки исхожу из пользы общего. Поэтому я не либерал экономический. Я либерал в смысле свободы дискуссии, свободы сознания. Я считаю, что в XXI веке, в отличие от века XX, не надо ограничивать свободу дискуссии.
— Но насилие — оно тотально.
— Насилие должно быть в отношении тех, кто выступает против интересов общества, интересов нации.
— А кто решает, каковы интересы общества? Почему какая-то группа лиц может с помощь насилия навязывать свое видение этих интересов?
— А история по-другому не делается. Не защищаются права большинства, кроме как насилием. Насилием либо права большинства подавляются, и большинство превращается просто в стадо, на котором жирует узкий слой элиты и олигархи. Либо осуществляется насилие в интересах большинства. Вот марксисты, Ленин считал, что это диктатура пролетариата, например. Какая-то диктатура должна быть. Я считаю, что наш народ прошёл огромный путь социальной модернизации. В начале XX века Ленин имел дело с огромной массой неграмотных людей, которые вообще ничего не знали, тёмных людей, которые вышли из «толстовской тьмы». «Власть тьмы» — знаменитая пьеса Толстого.
Сегодня мы имеем дело совсем с другими людьми, с которыми можно разговаривать, которые понимают и слышат. Поэтому я считаю, что это должна быть демократия, но не в смысле выборных процедур, хотя я не исключаю это. Я сторонник прямой народной демократии, делегирования полномочий через Советы. Не фиктивные партии, которые изобретает крупный капитал, а через расширенное местное самоуправление, которое является основой демократии, через то, что народ создаёт силы самообороны (народная милиция), чтобы защитить себя. Я сторонник расширенного, развёрнутого самоуправления снизу до политических верхов. Но кто же определяет стратегический курс (вы совершенно правы)? Конечно, стратегический курс должны определять те люди, та партия (или что-то другое), которая берёт на себя ответственность за интересы большинства. Но как контролировать этих людей? Сталины приходят очень редко в этот мир, которые способны встать над «тонкошеими вождями» и в случае чего этих «тонкошеих вождей» отправить на какой-нибудь процесс 1937-1938 годов, где они наперебой будут просить их расстрелять из-за тяжести их преступлений.
— Особенно после пыток…
— Да никто их не пытал. Что вы выдумываете. Не надо этих хрущевских рассказов. Никто Бухарина не пытал, когда он говорил: «Тяжесть моих преступлений заставляет меня…». Бухарина не пытали, и Тухачевского никто не пытал. Там известно, кого пытали. Пытали, в основном, людей низшего звена. Вот в «заговоре военных» военных пытали. А этих партийных, что их было пытать? Каменева или Зиновьева. Они сами, как говорится, наперебой рассказывали. Это достаточно хлипкие люди.
— Хорошо, а в вашей «России будущего» будет место многопартийности, будет место, допустим, либералам?
— В нашей России будущего. Если эта многопартийность не мешает интересам нации, то будет. Если эта многопартийность будет мешать интересам нации, если партии будут инструментами внешнего влияния… «Россия будущего» непременно будет антагонистом по отношению к мировому капиталу, мировой капиталистической системе. Поскольку мировая капиталистическая система видит Россию только как сырьевую базу. Поэтому они с такой ненавистью ко всему, что выступает с позиции национальных интересов. Современная буржуазия, современный правящий класс в России — это предатели. Потому что они хотят стать пятой экономикой мира, их задача — стать менеджерами по продаже земли, воздуха, леса, полезных ископаемых туда. Поэтому любая политическая система, партия, или группа людей, или что-то еще, которая скажет: «Нет, наша главная цель — это развитие внутреннего пространства, и мы должны понимать, что неизбежна война, потому что Запад не позволит, чтобы еще раз эта территория вдруг перестала быть его кормовой базой». Поэтому сразу же, как большевизм, придя к власти, стал готовиться к войне, и оказался прав. Потому что в 1941 году Запад вторгся на территорию Советского Союза.
— Меня как-то эта идея с насилием немного пугает.
— Но как иначе защитить страну, как иначе защитить народ?
— Но вот, смотрите, например, какие-нибудь вражеские агенты? Возьмем, например, условного Ходорковского, условную «Открытую Россию»…
— Каждый человек, который действует в интересах Запада против этого народа, многонационального народа нашей страны, является врагом и предателем.
— То есть в нашей «России будущего» не будет места таким организациям?
— Каждая организация, которая является инструментом внешней политики по отношению к внутреннему пространству, не будет ей места тут. Это безусловно. Пожалуйста, я выступаю за демократию, за «Открытую Россию», которая действует в интересах внутреннего пространства, а не в интересах элит Лондона, или Вашингтона, или ещё кого-то.
— Но вот фонд Сороса, или, допустим, фонд Фридриха Науманна?
— Нет, вот фонд Фридриха Науманна и фонд Сороса — это совершенно разные вещи. Фонд Фридриха Науманна — это, если мне память не изменяет, это социал-демократический фонд. Немцы никогда не пытались манипулировать, они развивали диалог. Я работал и с фондом Аденауэра, и с фондом Фридриха Науманна, и с фондом Розы Люксембург. Это фонды представляли немецкие политические партии. И немецкое социальное государство вообще, мне кажется, достаточно привлекательным само по себе. Я хорошо знаю Германию и Австрию. Но у каждого народа свой путь. Допустим, в немцах я вижу партнёров. Да, они лоббисты, но это открытый лоббизм.
А фонд Сороса — это никакой не лоббизм. Фонд Сороса — это просто попытка создать новую элиту в интересах западной элиты. Мы видим все результаты действий фонда Сороса. Это для меня совершенно разные вообще институты. Есть фонды, которые являются манипулятивными, а есть те, кто помогает развиваться внутренней социальной системе и являются лоббистскими. Я ничего не имею против лоббистских фондов, будь то фонды еврейские, или исламские, или какие-то христианские. Но всё, что будет помогать развиваться здесь внутреннему пространству, многообразию. Но всё, что будет создавать просто инструменты влияния внешнего, я против этого буду решительно всегда выступать.
Америка — это одна из самых свободных стран. Но внутреннее пространство Америки очень регламентировано, никакие иностранные фонды, которые могут быть заподозрены, что они действуют в интересах других государств или международных элит, там не будут свободно работать, поверьте. Я это очень хорошо знаю. Американские фонды, фонд Хэритаж или фонд Сороса, они вышли оттуда, это внутренние американские дела. Но, допустим, они жёстко пресекут действия исламских фондов, например, или каких-нибудь российских фондов, или даже какие-то другие организации. Поэтому надо уметь защищать пространство нации. Вот существует, например, политический проект: советская нация или союз народов, как угодно, и я считаю, этот проект будет продолжен в истории. В новом виде, демократическом, или каком-то ещё, но это единственная вещь.
То есть, я выступаю за абсолютно социальное государство, и все ресурсы должны быть брошены на развитие внутреннего пространства. В смысле социальном, академическом, технологическом, научном, экономическом, как угодно. На то, чтобы защититься от внешнего агрессора. Я считаю, что большие центры силы по отношению к России, и вообще территории бывшего Советского Союза, всегда будут её рассматривать как пространство экспансии. Поэтому защита от них — это важнейшая стратегическая задача.
Просто нынешняя власть — предательская, она вступила в сговор с внешним врагом. Поэтому я против этой власти. А не потому, что она там авторитарная или какая-то еще. Была бы она авторитарная, была бы от этого польза для страны. Она может быть демократическая, авторитарная, либеральная — не имеет значения. Это всё власть хищников, спекулянтов и коллаборационистов, которые под этими лозунгами преследуют только свои наглые, жадные человеческие интересы, и ничего больше.